Следующий президент, кто бы им ни стал, не сможет, по крайней мере на первых порах, только лишь своею личностью скрепить политическую систему.
Для этого много чего потребуется. И в начале списка необходимых вещей непременно будет сформулирован заказ на идеологию. А с нею у российской власти всегда были проблемы, как у прошлой, ельцинской, так и у нынешней, путинской.
Нельзя сказать, что у первого президента вообще не было никакой идеологии. В начале его правления, сразу же за развалом коммунистической системы, она четко просматривалась и сводилась к двум простым идеям. Первая из них состояла в том, что личная свобода – это основа процветания любого современного государства, а вторая исходила из утверждения, что у России нет иного пути, кроме следования западной модели развития, казавшейся тогда универсальной. Но вскоре выяснилось, что свобода для многих не является непреложной ценностью, да и привлекательность западной модели быстро потускнела.
Чтобы приблизить власть к потребностям основной массы населения, Ельцин ударился в поиски новой идеологии.
Они сопровождались и попытками вывести формулу российской идеи, и апелляцией к разным периодам отечественной истории, преимущественно с реформаторским уклоном – от Петра Великого с его жесткими авторитарными методами до экспериментов по создания инфраструктуры современной общественной системы в годы правления Александра II. Но главной цели добиться не удалось. Так и не были найдены идеи, которые, с одной стороны, легитимировали бы в глазах большинства новый социальный порядок, а с другой, консолидировали бы российское общество вокруг нескольких простых принципов и установок.
Путин лишь частично решил эту задачу, в личном качестве став фокусом ожиданий для групп с различными политико-идеологическими ориентирами. Поэтому и при нем продолжались поиски «истоков» нынешнего политического порядка. Искали их в эпохе Александра III, когда бурное экономическое развитие сопровождалось свертыванием либеральных реформ предшественника. Искали в мощном антифевральском пафосе, почерпнутом из арсенала имперского монархизма, стремясь доказать, что без сильного централизованного государства Россия не состоятельна.
Но все это в конечном итоге оказалось лишь верхушечными играми, так и не дошедшими до толщи народной.
Теперь, по-видимому, решили взяться за дело всерьез, навалиться, на него всем номенклатурным миром. Иначе нельзя – проблема смены власти обязывает. Как показывает опыт, скорее всего, новая система будет складываться из фрагментов различных доктрин. Важно лишь, чтобы они не противоречили друг другу, по крайней мере слишком откровенно.
Обращение к творчеству Солженицына весьма симптоматично.
Тут и популярное ныне не только в низах, но и в верхах антизападничество, и четко выраженное государственничество, но без привкуса имперскости. Есть одновременно и приверженность представительной демократии по-русски, с упором на традиции земства. В эту базовую конструкцию нужно, очевидно, будет добавить существенные и узнаваемые элементы из советской эпохи, так или иначе связанные с линией сильной государственности и патриотизма. Для этого-то и намечается уделить такое внимание школьным учебникам!
Ведь, как следует из неоднократных попыток построения официальной идеологии в последние 15 лет, любое устремление оказывается тщетным, «не цепляет» многомиллионные массы, если оно либо вовсе игнорирует советскую составляющую российской истории, либо оценивает ее лишь в негативных тонах.
Несомненные трудности возникнут с отражением в этой конструкции проблематики национальной государственности.
Реанимировать ли ельцинские попытки поисков «российской идеи» или же сосредоточиться на тезисе о «государствообразующей роли русского народа»? Похоже, что в верхах пока не пришли к согласию по этому сюжету. В условиях нынешней, весьма эклектичной, или «гибридной», по выражению Лилии Шевцовой, модели, где соседствуют стремление быть частью современного мира и «суверенная демократия», патернализм и попытки полностью освободить государство от социальной ответственности, мозаичная идеологическая модель тоже может оказаться воспринятой. Особенно если вычленить в ней что-то главное, например утверждение о приоритете державности, без которой страна и вовсе не может существовать. И постоянно всеми средствами пропагандистского аппарата внедрять эту идеологию в массы, упирая на то, что нынешняя российская действительность как минимум не хуже, чем хваленые западные демократии. Кстати, эта пропагандистская установка в последнее время успешно осуществляется (там полиция разгоняет демонстрантов, и у нас, у них есть государственные монополии, и у нас, у них губернаторов назначают, и у нас).
Это очень важно для любой официально-охранительной идеологии – убедить население в том, что общество, в котором оно живет, лучшее из того, чего можно достигнуть.
Вопрос только в том, как долго сможет функционировать эта идеологическая эклектика. Тут очевидны две проблемы из ненастоящих, но из будущих политических реалий, столкновения с которыми эта модель может не выдержать. Во-первых, радикальные социальные реформы, касающиеся ЖКХ, образования или здравоохранения, которые намечено продолжить в ближайшие годы, непременно придут в столкновение с патерналистскими ожиданиями большинства населения, все еще ориентированными на «справедливость» со стороны власти. И тогда власти придется выбирать: либо лукашенкизм-чавесизм с ориентацией на бюджетников и социально зависимые слои населения, либо возврат к «старому доброму российскому либерализму» начала 90-х с его ставкой на сильного. Для нынешней элиты последний выбор будет более естественным.
Но решится ли она напрямую пойти против настроений массы, с которой заигрывала все последние годы?
Да и «сильный» в ее представлении – это не self made man эпохи первоначального накопления, а, прежде всего, персона, так или иначе связанная с чиновным креслом и возможностью «пилить» бюджеты. Ясно, что подобная интерпретация вызовет энтузиазм далеко не у всех потенциальных «сильных».
Вторая угроза исходит из самого процесса трансформации современного Российского государства, постимперского по своей сути, в национальное. Как показывает опыт истории (вспомнить хотя бы историю распада Оттоманской империи при младотурках), если процесс строительства национального государства не уравновешивается созданием сильных структур гражданского общества, то он постепенно сосредоточивается на «обустройстве родного дома» только для своих.
Нации и этнические группы, которые оказываются в положении «чужих», нередко лишаются права прописки на «неправомерно занимаемой ими территории».
Войны из-за этого права, возникшие после распада бывшей социалистической Югославии, – увы, мрачное тому подтверждение. Для предотвращения подобных сценариев нужно, чтобы индивидуальные права личности, вне зависимости от национальности, почитались бы в обществе в качестве абсолютных, которые нельзя приносить в жертву ради целесообразности, если даже она и исходит из приоритетов державности и государственности.
Но в новых наработках официальной идеологии в современной социальной практике подобная установка отсутствует.
Впрочем, названные проблемы, не предвещающие новой модели официальной идеологии политического долголетия, – дело недалекого будущего. Пока же наступает звездный час для производителей «эклектических» схем.
Оригинал статьи опубликован на сайте www.gazeta.ru
