Уинстон Черчилль "Мои великие современники", Захаров, 2011
Это тот случай, когда личность автора, а точнее его литературная ипостась, то есть сам факт, что этот человек еще и писал, причем писал очень хорошо, вызывает, пожалуй, если и не больший интерес, чем сама его книга, то равновеликий.
Да, как свидетельствует и это издание, и, например, выпущенная смоленским издательством относительно недавно принадлежащая его же перу "История Британии: становление нации", он превосходно писал. Особенно когда писал о подвигах, победах, государственном строительстве и, главное, о великих политических или военных деятелях, о настоящих воинах. Ведь сам Черчилль был рубакой-воякой, он дожил до девяноста лет, притом всю жизнь пил виски и курил здоровенные сигары, этот обладатель своеобразного "бульдожьего" обаяния и, подчеркнем еще раз, отличный литератор.
Хотя интеллектуалом Черчилль, конечно же, не был. Мудрствование — не британское вообще-то дело. Интеллектуалы — это что-то французское, ну, или еврейское. А англосаксы — ребята конкретные, умников не жалуют. Черчилль же, потомок герцога Мальборо, был стопроцентным англосаксом.
Зато он любил жизнь, любил людей, умел найти доброе слово даже для врагов, обладал метким глазом наблюдателя и знатока людских характеров, умел петь дифирамбы, если считал, что их адресат того заслуживает, но умел и метать громы и молнии в то, что вызывало его неподдельный гнев. А еще любил власть в хорошем смысле слова, то есть умел и любил брать на себя ответственность (сохраняя ответственность перед нацией) и принимать решения. А потому особенно хорошо понимал людей, на долю которых выпадало то же самое. Им, крупнейшим деятелям периода до, во время и после Первой мировой войны, и посвящена эта книга.
Большинство из них английские государственные мужи, некоторые — реликты еще викторианской эпохи. Имена многих персонажей черчиллевской книги могут ничего не сказать отечественному читателю, если только он не увлекается историей и, в частности, историей Соединенного Королевства и Британской Империи. Тем интереснее будет таким читателям впервые увидеть этих деятелей глазами автора, который стал с ними вровень и даже превзошел их.
Судьбоносные сдвиги, тектонические разломы эпохи даются здесь сквозь призму действий личностей, тех людей, которые были на переднем краю этих потрясений и принимали решения.
Сколько сказано было, в особенности современниками тех грандиозных и трагических событий, о том, какой безжалостной оказалась к личности эпоха мировых войн, массовых многомиллионных мобилизаций, рождения централизованных, немыслимых до того по силе бюрократий, краха вековых империй и монархий, когда война лишилась последних остатков рыцарства и романтики, а массовость стала главной характеристикой всего! Ан нет, сэр Уинстон Черчилль свидетельствует: и в эту эпоху тотальных мобилизаций весы истории ощущали на себе тяжесть личности и даже прогибались под ней. Вот в этом главная ценность книги: она о личностях во власти, написанная одним из властителей.
Для русского читателя особый интерес могут представлять портреты Бориса Савинкова и Льва Троцкого. О первом Черчилль пишет с восхищением, не игнорируя и общеизвестных демонических красок в этом портрете. О втором — с неподдельным гневом, но даже и тут можно расслышать нечто вроде уважения к "настоящему сукину сыну", отдаленно напоминающему знаменитых английских пиратов. "Ему не нравился царь, и поэтому он убил его и его семью. Ему не нравилось правительство Российской империи, и поэтому он взорвал его. Ему не нравился либерализм Гучкова и Милюкова, и поэтому он сверг их. Он не мог выносить социально-революционную умеренность Керенского и Савинкова, и поэтому он сел на их место".
И еще: "Он поднял бедных на богатых. Он поднял нищих на бедных. Он поднял преступников на нищих. Все случилось так, как он хотел".
В финале эссе, насыщенного самым бескомпромиссным бичеванием большевизма в лице одного из ярчайших его представителей, автор признает за своим заклятым антагонистом "гибкий интеллект и неугомонный дух".
Вот так. Хочешь не хочешь, нравится не нравится, а качествам личности надо отдать должное, даже если их носитель, с твоей точки зрения, само исчадие ада.
Кстати, и в текстах о Савинкове, и Троцком, и других героях книги видно, что Черчилль с особым пониманием пишет о политиках в периоды их невзгод, особенно — публичного их шельмования, травли или компрометации (как в финальный период жизни Савинкова, когда красные тюремщики таки выбили — без физических пыток впрочем — у своего злейшего врага "раскаяние" и дифирамбы в свой адрес). Это, очевидно, личное. "Бульдог" на своей шкуре почувствовал, что такое периоды немилости общественного мнения или кампании критики, хотя в такие экстремальные ситуации, как Савинков, конечно, не попадал.
Наконец, в статьях о двух наших соотечественниках проглядывает сущность черчиллевского антибольшивизма, и с абсолютной очевидностью становится ясно, что он не имел ничего общего с русофобами. Наоборот,
негодование Черчилля было связано с преступлениями, которые красные совершили по отношению в первую очередь к народу России:
надругались над священными правом собственности и неприкосновенностью личности, превратили европейскую страну в черт-те что, воплотили худший кошмар британской элиты — взбунтовали озлобленную и обездоленную "чернь" и этим бунтом взломали всю общественную конструкцию.
Что до формы и духа этих эссе, то они сочетают в себе воинственность, пафос битвы с почти лирической чувственностью. Вот, например, как пишет Черчилль о выдающемся французском полководце маршале Фердинанде Фоше, одном из творцов разгрома Германии в Первой мировой войне: "Пылкий юноша (слова относятся к Фошу времен Франко-прусской войны 1870 года), в жилах которого текла кровь гасконца и рыцаря, интеллект которого открывал высочайшие горизонты, а чувствительность отзывалась на каждое прикосновение, был вынужден беспомощно наблюдать за падением своей страны. Он обладал чрезвычайным талантом ощущать одновременно и агонию родины, и свою беспомощность.
Но он смог найти в себе глубокие, в каком-то смысле мистические силы, которые были результатом его боли". Да, были ведь времена, когда мужчина мог вот так вот писать о другом мужчине, не опасаясь двусмысленных подозрений и смешков!
Черчилль находит возможность отнестись с толикой понимания и к свергнутому кайзеру Вильгельму, и к генералу Гинденбургу. В эссе "Гитлер" почти ничего не пишет о нем самом, но алармистски предупреждает о германской угрозе (текст написан в 1935 году).
И все таки в целом в фокусе авторского внимания остается опять-таки ее величество личность. Пока на том краю Европейского континента, который, по глубокому убеждению Черчилля, был насилием низвергнут в пучину беззакония и варварства, поэт, присягнувший массам, надрывался: " Единица — вздор, единица — ноль, голос единицы тоньше писка". С Туманного Альбиона ему отвечал британский воин (цитата из другой книги Черчилля — прим. А. С.): "Мировая история — это в первую очередь эпическая поэма об исключительных людях, чьи мысли и поступки, свойства характера, добродетели и победы, слабости или преступления решали судьбу человечества".
В книге нашлось место лишь для одного человека из мира искусства — великого ирландца Бернарда Шоу. Все остальные — политики, государственные мужи и, разумеется, полководцы. Ни одной женщины. Дело тут не в гендерной необъективности автора. Чтобы отбросить подобные подозрения, достаточно прочитать его строки, посвященные Жанне д’Арк в "Рождении Британии". И не только в патриархате эры "до политкорректности". Что поделать, англосаксонская культура и общественная жизнь всегда отличалась предельным мачизмом (если не считать королев, а они проходят по особому разряду). Это одно из объяснений, почему боевой феминизм стал таким актуальным в англосаксонском мире, а вот в континентальной Европе гендерную проблематику воспринимают гораздо более спокойно.
Данный сборник литературных портретов ценен тем, что о великих в нем пишет великий же.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
