Установка памятника Ивану Грозному в православный праздник Покрова Богородицы – случай символический, трагикомический и, если угодно, философский.
Верно заметил дьякон Андрей Кураев: для той части православной общественности, представители которой пришли к памятнику с иконами, изображающими святого Ивана Грозного, холопья кровь, проливаемая во имя величия державы, куда актуальнее Девы Марии, матери милосердия. Чиновники, благостно сравнивающие великодержавного царя с "великим и мощным президентом" Путиным, попы, источающие елей тирану, который презирал бы их еще больше, чем церковников своего времени, и прочие казаки-общественники – пришли да и сорвали покров с головы Богородицы, не заметив, как разверзлась скиния храма, обнажившая бездну. Характерно, что на мероприятии рядом с изобретателем "стреляющих икон" Александром Прохановым красовался Сергей Кургинян, яростно защищающий от переименования станцию Войковскую: цареубийца Петр Войков в головах таких людей совершенно органично уживается с монархом-абсолютистом Иваном Грозным, скорее всего, из-за того, что оба они свою кровавую маниакальность приложили к делам государственным, а кровь для почвенников, как известно, всегда важнее идеи и смысла.
Можно взглянуть немного глубже. Если для народного сознания праздник Покрова – это день приближения холодов, выпадения "снежных покровов" (публика, открывавшая памятник Грозному, конечно, неплохо вписывается в фантазм ядерной зимы), то для церкви он означает заступничество Девы Марии, которая, казалось бы, никакого особенного отношения к Ивану Грозному не имеет. Напомню, что этот царь не только убил своего сына, но и фавориту своему Федору Басманову приказал убить его отца Алексея (оба были любовниками Ивана Грозного, о чем писал далеко не один Андрей Курбский, но огромное количество других исторических свидетелей), а затем и его самого повелел уничтожить. Н. М. Карамзин влагает в уста государю циничную формулировку "Отца своего предал, предашь и царя!" – случай, достойный Калигулы и Нерона, но слабо вяжущийся с христианством, некоторые последователи коего на Руси вдруг воспылали любовью к Ивану Грозному и даже заочно его канонизировали. Кстати, именно вышеназванный Федор Басманов, "прекрасный лицом, гнусный душою, без коего Иоанн не мог ни веселиться на пирах, ни свирепствовать в убийствах", во время богослужения в Кремле объявил о лишении сана несогласного с опричниной митрополита Филиппа, позднее убитого Малютой Скуратовым, скорее всего, по приказанию самого Грозного, а затем объявленного православной церковью святым. Будет забавно, если нынешние православные доведут до конца свое царебожие в отношение Грозного, канонизируют его уже вполне официально, причем, вместе с Малютой Скуратовым и Федькой Басмановым – все вместе с митрополитом Филиппом они бы здорово смотрелись на иконостасах, почти как в известном фильме сталинских времен, в котором, кстати, тогда не постеснялись прозрачно намекнуть на связь Ивана с Федей, а вот наши гомофобные моралисты, наверняка, будут замалчивать и отрицать – и зря: канонизировав царского фаворита, можно было бы заявить Западу, что права ЛГБТ в России не только не нарушаются, но и даже восстанавливаются там, где они были попраны жестокосердной историей.
Так почему же значительная часть церкви не просто примирились со своим гонителем Иваном Грозным, но и вовсю адресует ему молитвы о заступничестве за православную державу? Примерно по тому же, почему в их пантеон бочком вошел Иосиф Виссарионович Сталин. С самого начала внутри христианства существовало два противоположных дискурса: один акцентировал тираническую, недовольную, грозную и наказывающую всё живое фигуру бога-отца, а другой гласил о том, что люди не рабы божьи, но друзья. Первый дискурс христианская цивилизация унаследовала от "ветхого человека" – от иудеев с их грозным Яхве и язычников с их бесконечными сакральными жертвоприношениями, включавшими человеческие. Второй привнес собственно Иисус, заявивший: "Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего". Понятное дело, что предложение Иисуса человечеству разделить ответственность за мир и жизнь вместе с божественными силами особого понимания у людей не нашло: всегда проще мыслить себя беспомощным дитём, примазавшимся к трансцендентному патриарху, у которого кнут что пряник. Или – к его "проекции" – монарху с "сильной рукой", регулярно требующему человеческой крови во имя собственного величия. Психоаналитики назвали бы такую позицию инфантильной и мазохистской, а антрополог Рене Жерар видит в ней действие изначально присущего человеческой культуре жертвенно-насильственного комплекса. Сама история Иисуса была истолкована многими верующими как жертвоприношение Сына в угоду Отцу небесному – фактически сыноубийство во имя паствы, народа Божия – всё точно, как у Ивана Грозного. Стоит заметить, что многие теологи и простые христиане такую трактовку искупления совсем не приемлют и всячески отвергают: например, общий для католиков и православных святитель Григорий Назианзин в своих трудах указывает, что Богу, не принявшему человеческого жертвоприношения Авараама и заменившего Исаака агнцем, не могла быть "угодной, нужной или требуемой" кровь единородного Сына, а нужно было лишь, "чтобы человек оживотворился через человечество Бога". Радикальным выражением подобных мыслей можно считать слова Иоанна Павла Первого: "Во Всевышнем гораздо больше от матери, чем от отца". Собственно, Деву Марию, прекрасную даму и милосердную мать, многие социальные психологи и считают главным христианским символом трансцендентной свободы, противопоставляемой ветхому образу патриархального бога трепещущих рабов, как бы компенсирующим этот "архетип" христианской культуры. Символ этот, чего и говорить, совершенно не актуален для официальной РПЦ, в которой всецело победил далекий от Евангелия дискурс карающего бога-тирана. И если креатура этого бога, например, царь Иван Грозный, проливает кровь самих церковников, то для их наследников такая креатура от этого становится лишь священней –это старая языческая логика сакрального, известная с каменного века метафизика жертв, легитимирующая и обожествляющая убийства. Провиденциально, что первый памятник Ивану Грозному был открыт в праздник Девы Марии – случился сеанс саморазоблачения наших российских "христиан", которые грезят Иваном Грозным, убивающим своего сына, как Творцом, убивающим Иисуса, а одновременно и как "великим и мощными президентом", отцом народов, который вот-вот пошлёт эти народы в какую-нибудь славную кровавую мясорубку для расширения границ и приумножения державности.
Конечно же, памятники по обыкновению устанавливаются не тем, кого они изображают, а той истории, которая протекает во время их установки. Памятник Ивану Грозному в Орле – это памятник современному раболепию, помноженному на безграмотность и обличенный в имперские одежды вождизм. Самыми распространенными аргументами "сдержанных" спорщиков по поводу этого памятника сейчас являются следующие: "личность царя была противоречивой, но ведь он укрепил и расширил царство – это главное" (консерваторы); "не стоит расширять царство такими жертвами" (либералы). Как по мне, так обе позиции одинаковы в своей зеркальной ущербности. Если в Иване Грозном искать интересное и достойное внимания, так это как раз его личность, а не политические дела: он сочетал в себе утонченную образованность и мистическое мракобесие, литературный дар и невиданную кровожадность, необузданную сексуальность и нетривиальную силу аскезы, расчетливое актерство и слепое юродство, роскошь, ужас и блаженство – он был одним из самых живых государей России, и всякого рода скучным серопиджачным мертвецам в этом до него, разумеется, страшно далеко. Лично я вообще не против памятника Грозному, но только, не официозного, на коне и в венце, а совсем другого. Не дурно было бы изваять его в том мощном и притягательном его повседневно-инфернальном величии, в каком он жил и творил – со всклоченной шевелюрой, под сенью увешанного волчьими головами распятия, посреди оргии, сладостной и жуткой агонии власти, с обезглавленными боярами, задушенными иеромонахами и непременно с Федором Алексеевичем Басмановым, голозадым, удалым и пьяным.
