Как советскому режиму удалось добиться того, что само существование политической оппозиции на долгие десятилетия для большинства советского народа стало психологически невозможно? Я не о въевшемся в подкорку страхе перед всемогуществом репрессивной машины. С этим все более-менее понятно. Я о том, что даже в относительно вегетарианские позднесоветские времена для среднестатистического "простого советского человека" открытое проявление оппозиционности было чем-то непристойным и заведомо антиобщественным, вроде хулиганства.
А помните, какой мистический ужас вызвало у представителей "агрессивно-послушного большинства" слово "оппозиция", когда оно было впервые публично произнесено на Съезде народных депутатов? Что? Вы нас хотите расколоть! Мы все должны быть заодно! Мы все должны работать вместе!
Я вот об этом. О том, что для советского человека демонстрировать инакомыслие всегда означало "противопоставлять себя обществу". То есть оппозиционность для него была отклонением от нормы, явлением глубоко противоестественным, опасным, подрывающим основы общества. Это чистой воды традиционалистская архаика с ее нерасчлененностью, неделимостью социума, поглощением личности обществом. Для рационального сознания общества, прошедшего модернизацию, оппозиция – явление совершенно нормальное, естественное. К ней можно относиться по-всякому, ее можно стремиться подавить силой, но опять-таки из чисто утилитарных соображений. Ее существование не вызывает негодования "оскорбленных чувств".
С 1855 года Россия медленно, неохотно, с колебаниями и зигзагами, но все же шла по пути модернизации. По пути "возвращения к себе", к своим европейским истокам после веков блуждания по болотам в погоне за "болотными огнями" всевозможных "особых путей". Как советскому режиму удалось перечеркнуть все уже достигнутое на пути рационализации политического сознания и вновь пробудить всю эту общинно-соборную архаику, которую уже начали забывать? И когда произошел перелом?
В 20-е годы существование политической оппозиции еще рассматривалась как норма общественной жизни. Да, ее жестко ограничивали (куда жестче, чем, скажем, при Думской монархии), не давали поднять голову, не давали открыто собираться и печатать свои газеты. Ее стигматизировали как носительницу "буржуазных влияний". Но качественный перелом все же произошел позже – в годы печально известного "Великого перелома" (или перешиба) и последующей "Великой чистки".
Хотя советский УК позволял при желании давать лет по десять за любое слово несогласия, в истории сталинских репрессий трудно найти крупное политическое "дело", в ходе которого обвиняемым инкриминировалось бы только это. Внешняя, театрализованная сторона террора с ее постановочными публичными судебными процессами-спектаклями (начиная с "процессов вредителей") была призвана внедрить в массовое сознание на уровне рефлекса: оппозиционность, несогласие, инакомыслие – это всегда "рытье подкопа от Бомбея до Лондона" и "отравление товарища Горького". Это всегда шпионаж, терроризм и диверсии. Любой инакомыслящий в Полнолуние бегает по лесу и жрет попавшихся на пути людей.
Выход скандального минаевского сериала тоже знаменует наступление некоего переломного момента. Прокремлевским мейнстримом становится чисто сталинская пропагандистская концепция. Причем я, как всегда, не верю в осознанную спланированность подобных кампаний. Социальные институты – тупые животные, повинующиеся непреодолимому классовому инстинкту. Пропагандистскую кампанию раскручивает не сама "преступная кремлевская клика", а ее обслуга. Выгодополучатели от ее власти. И не потому, что они получили прямое указание из Кремля. Просто приближается Полнолуние, и они больше не в силах себя сдерживать.
! Орфография и стилистика автора сохранены
